Пономарев озабоченно поерзал в стуле:

– У Яниса чутье, ты же знаешь… Если он волнуется, то я нервничаю. Сильно нервничаю.

– Да хватает у Яниса ресурсов, хватает и так. Пусть посматривает за развитием из-за плеча Андропова. А самостоятельно действовать не надо. Пусть не отвлекается, московский горком сейчас важнее.

– А источник?

– А что источник… Найдет его Иванов, тогда и подумаем. Если найдет. Так Янису и передай. А Арвиду я сам скажу.

– Ну добро, – согласился Пономарев. – А насчет Мориса я тогда сам прикину, как использовать.

– Да никак не используешь. ФБР не делится информацией с ЦРУ. А Мориса, не выкладывая обвинения товарищам из компартии, из игры не выключить. Так что пусть и дальше деньги носит. – Суслов ухмыльнулся. – А ФБР, значит, и дальше будет охранять наши передачки.

Пономарев ушел, а Суслов еще некоторое время побыл один, наслаждаясь покоем и удовольствием от принятия еще одного правильного решения. Это на самом деле не сложно, если хорошо знать марксизм и владеть диалектикой.

Еще в юности, пятьдесят лет назад, во время студенчества в институте имени Плеханова, он открыл для себя стройную красоту этого учения и, ослепленный его простотой и логичностью, влюбился, влюбился весь, без остатка, раз и навсегда. Эта любовь стала стержнем его жизни, она дала ему все: и великую цель – прекрасный в своей абстрактной справедливости коммунизм, и понимание, как ее достичь. Все, буквально все может быть объяснено и понято с платформы этого учения. При этом, несмотря на универсальность, марксизм сохраняет стройность и элегантность, присущие скорее законам Ньютона или курсу оптики, чем законам социального развития.

Он никогда не рвался наверх. Работал, как честный коммунист, изо всех сил, творя Историю вокруг. И История была к нему благосклонна, выделив из прочих. Раз за разом его призывали все выше и выше, вручали все большую власть. Он вошел в самый узкий круг высшего руководства еще при Сталине, и с тех пор его влияние в стране и мире только росло. Десятилетиями он применял марксизм на практике и раз за разом достигал успеха. Практика – критерий истины, что может быть лучшим свидетельством правильности марксизма, чем грандиозный прогресс СССР?

Всю свою жизнь он растил коммунизм. И он надеялся, что его запомнят именно таким – скромным и мудрым пестуном юного коммунизма.

Ощущение правильности дарило где-то глубоко внутри теплое уютное счастье, то самое, что испытываешь, сидя холодной зимней ночью у растопленного камина. Суслов, безусловно, был счастлив правотой своего дела, правотой своей уже почти прожитой жизни. Пожалуй, больше всего он хотел бы так счастливым и уйти.

Тот же день, 16:15

Ленинград, улица Чернышевского

Две чайные ложки мелко помолотой смеси арабики и робусты из Франции, ложка советского сахара, чуть-чуть привезенной из дома корицы, чтобы обозначить отступление от канона, и влить в джезву холодной воды. Он поджег спиртовку и начал медленно, совершенно механически, водить над ней медным сосудом, дожидаясь появления идущего от дна сердитого гудения. Вдохнул проявившийся аромат и замер на несколько секунд, собираясь с силами. Да, можно было бы сегодня, после почти бессонной ночи, и не напрягаться, отложить на завтра, а то и вовсе на понедельник, но он в свои двадцать девять стал резидентом во втором по значимости городе основного противника не потому, что давал себе послабления. Есть такое слово «надо», он выучил его в детстве, поднимаясь со дна, и оно его много раз выручало. Сейчас тоже надо, и поэтому Фред щедро влил в джезву ирландского виски, испачкал безупречную черноту кофе несколькими каплями до смешного дешевых местных сливок и отставил настаиваться.

Он глубоко откинулся в кресло и закинул ноги на край стола, бездумно глядя, как прогорает по контуру, обнажая багровеющий табак, тонкая бумага очередной, раскуренной в две быстрые затяжки, сигареты. Да, ему нравилось шокировать курятник, но еще больше он ценил удобство, а именно в этой расслабленной позе, когда взгляд беспрепятственно скользит по потолку, походя цепляясь за мельчайшие трещинки в побелке, его мозги работают особо хорошо.

Мозги… То, что у него есть, точнее, Бог дал, и Фреду нравилось их напрягать, нравилось даже больше, чем секс и выпивка. Каждая нерешенная загадка – это вызов, а вызовы он, будучи победителем, любил.

Подумать было о чем. Спонтанно начавшаяся операция привела к неожиданным результатам. Неделю назад прямиком из Лэнгли свалился приказ принять и оказать максимальное содействие туристу, которому вдруг приспичило посмотреть Ленинград. Приехавший днем действительно с неподдельным удовольствием осматривал город и прошелся по Эрмитажу, уделив особое внимание Питеру Брейгелю-младшему и другим малым голландцам, а вечером забрел к Фреду на огонек и, предъявив удостоверение директора разведывательного департамента Управления по борьбе с наркотиками, по-хозяйски расположился в кабинете. Всю ночь он умело, до зубовного скрежета, потрошил сначала Фреда, потом Синти, заставляя вспоминать малейшие детали. Загоревший под нездешним небом, с лучиками белых складок вокруг голубых глаз и повадками тигра, он легко отмахнулся от жалоб цэрэушников на тяжесть работы в СССР:

– Вы страх, парни, забыли, как выглядит. Поверьте, у вас тут лафа! У меня там тоже такие, как вы, работают, молодые и с зашкаливающими борзометрами… Три недели назад одного раскрыли, а тело потом подбросили. Так вот ему коленные суставы дрелью высверливали. Все понятно?

Фред задумчиво прищурился, глядя куда-то вдаль сквозь расплывающееся над ним колечко дыма. Основное было сказано на прощанье, сегодня утром:

– Те восемьдесят страниц, что вы принесли, прозвучали как набат колокола. Мы прохлопали, что к нам в постель ползет черная мамба. Все очень серьезно. Президент через неделю проводит совещание по этому вопросу. Я буду просить, чтобы вас не двигали из Ленинграда. – Он с усмешкой посмотрел на чуть слышно застонавшую Синти. – Нам очень-очень нужна такая информация, за любые деньги и под любые гарантии. Можете смело считать, что одно это письмо окупило все затраты на ЦРУ в этом финансовом году. Скоро вам подкинут пару опытных агентов глубокого прикрытия, но главные – вы. Вы начали, вы достигли успеха, вы и продолжайте. Берегите контакт – это раз, дрожите над ним, хольте и лелейте. И пытайтесь сделать его двухсторонним. Ищите, думайте. Еще раз повторяю – любые гарантии, любые деньги, при необходимости – все наши возможности по эксфильтрации из СССР. Нам этот человек очень нужен, он очень много знает. Кстати, там и аналитическая часть неслабая, учитесь. Ну бывайте…

Не снимая ног со стола, Фред изогнулся и дотянулся до джезвы, наполнил крошечную чашку, с облегчением откинулся назад и, сделав первый тягучий глоток, начал сортировать возможные зацепки. Они есть, определенно есть, их не может не быть…

Эпилог

Воскресенье 15 мая 1977 года, 13:50

Ленинград, набережная Фонтанки

– Куда пойдем? – Тома обхватила мою руку и на мгновение чуть повисла на ней.

– Сюрприз, – довольно улыбнулся я.

– А что в сумке? – С детской непосредственностью обернулась вокруг меня, с любопытством разглядывая пухлую ношу, свисающую с моего правого плеча.

– Еще пара сюрпризов. – Я насладился теплым прикосновением.

– Сегодня будет день сюрпризов?

Я серьезно взглянул на резвящуюся девушку и, на секунду замерев, еще раз задумался. Уверен ли я в себе? В своем решении?

Подо мной, балансирующим на грани, распластался покорный мир, на миг представ беспамятным телом, распятым на операционном столе Истории. Пронзительно ясно, даже сквозь укутывающий будущее туман, я ощутил развилку: сделав сейчас с этой грани шаг в ту или иную сторону, могу как убить, так и вылечить пациента.

Удивительно, из каких мелочей складываются повороты Истории. Или не мелочей?