– Сегодня, – возражает «Голос Америки», – из Союза советских писателей исключен литературовед-германист, диссидент Лев Копелев. Активный участник Великой Отечественной войны, Лев Копелев был впервые арестован в тысяча девятьсот сорок пятом году за резко критические отзывы о насилии над германским гражданским населением в Восточной Пруссии. Приговорен к десяти годам за пропаганду «буржуазного гуманизма» и «сочувствие к противнику». Заключение отбывал в спецтюрьме МГБ номер шестнадцать, где произошло его знакомство с Александром Солженицыным. Именно Лев Копелев со своим коммунистическим идеализмом стал прототипом Рубина в книге «В круге первом»…

Резко выключил «Ригонду». Какой все-таки идиотизм у нас с этим еврейским вопросом. Всех выпускать, никого не впускать – и все. Ведь очевидно же, что рабский труд непроизводителен. Насильно мил не будешь. Проиграли борьбу за умы этих людей – будь честен, признай и сделай правильные выводы. Но это же надо признать поражение… Расстроенно вздохнув, пошел в свою комнату.

Ладно, девушку в кино пригласил, денежку добыл, несколько запросов исполнилось – день прожит не зря. Надо будет потом, после исполнения первых пунктов плана, заняться ликвидацией кассового разрыва. А то столько соблазнов, все хочется попробовать. Сегодня проходил мимо чебуречной «Вьюнок» и не удержался, зашел, на свою голову, посмотреть. Как увидел громадный алюминиевый таз чебуреков, как вдохнул запах – чуть не обезумел. И еще долго потом шел по улице, тоскуя и сглатывая слюну. Определенно с этим надо что-то делать.

Глава 5

Четверг 24 марта 1977 года, 13:30

Ленинград, Измайловский проспект

Вот уже минут пятнадцать я, как последний идиот, то торчал на углу около бывшей часовни Троицкого собора, пялясь на голубые купола напротив, то заскакивал на очередную рекогносцировку в кафе-мороженое, чтобы еще раз оценить ассортимент: шоколадное, крем-брюле, фруктово-ягодное, пломбир обычный, с орехом и изюмом. И густой молочный коктейль, вид которого вдруг закольцевал в мозгу прошлое и будущее, создав иллюзию бесконечности наподобие той, что возникает, если встать между двумя неидеальными зеркалами. Видишь пышную молочную пену, вальяжно льющуюся из высокого стакана-смесителя, и на языке возникает мираж восхитительного вкуса из далекого детства – того самого детства, веселого и беззаботного, в котором сейчас и нахожусь.

Несмотря на середину буднего дня, небольшое, всего на три столика, помещение отнюдь не пустует: по залу гуляет легкое постукивание алюминиевых ложечек по эмалированным креманкам, а в воздухе витает слабый кофейный аромат. Купол над головой, барельеф по кругу, два высоких окна почти от пола со сдвоенными колоннами по бокам – стильный интерьер будит фантазию, которая деловито заменяет мебель, расставляет витые свечи и цветы. Отличное место для свидания.

Опять выхожу на улицу. Оказывается, моя будущая девушка излишней пунктуальностью не страдает. И не излишней тоже. «Ну что ж, – злобно решил я, – на мороженое перед сеансом она себя уже наказала. Так что теперь или-или: или мороженое после сеанса, или пышки. Если будет себя хорошо вести. Если придет…»

Справа раздался веселый гомон: малышня раздобыла в кафе большой кусок сухого льда и радостно топила его в узкой полоске воды вдоль поребрика, изумляясь густоте стелющегося над поверхностью тумана. Да, дня три как резко потеплело, и сугробы на газонах начали проседать, с охотой выдавливая из себя талую воду. Никак весна начинается?

Весна семьдесят седьмого… Неверяще потряс головой. Спало напряжение первичной адаптации, но по-прежнему иногда вдруг темным облачком налетали сомнения в реальности происходящего. Сомнения и страх. Страх, что чья-то рука вдруг сдернет, как грязную занавеску, реальность семьдесят седьмого и меня выкинет в пустое купе на подъезде к Шепетовке.

Как за соломинку, зацепился взглядом за виднеющийся вдали дом с балкончиком на третьем этаже и немного успокоился. Здесь я, здесь. Под ногами чуть неровный потрескавшийся асфальт, чистый воздух омывает лицо и сыто втекает в горло, сердце взволнованно бьется, и где-то под дыхом опять зашевелился червячок голода. Достал из кармана болоньевой куртки пятерню, пошевелил пальцами: «Точно, моя, хоть и непривычно выглядит… Слушается».

Окинул еще раз ждущим взглядом улицу и, разочарованно вздохнув, вернулся к размышлениям.

Итак, сейчас я – рычаг в поисках точки опоры. Я могу перевернуть мир, но мне нужен патрон, через которого можно продавливать решения. Кто-то из Политбюро, очевидно, – другие просто не имеют необходимого веса. И этот кто-то должен мне поверить и быть готов пойти на риск ради идеи. На большой риск.

В идеале – Брежнев, но маловероятно. Андропов? Громыко? Романов? Или кто-то еще? Надо поднимать воспоминания людей, хорошо знавших этот состав Политбюро.

Выявить потенциального патрона и наладить канал для двусторонней связи, оставаясь анонимом. Не хочу лезть в клетку, пусть даже она будет золотой. Знаю, что любого из них станет интересовать в первую очередь. Они убеждены, что основная угроза СССР идет извне, а внутри страны все в порядке. Начнут качать из меня сведения по развитию военной техники и клепать танки с ракетами вместо масла. А потом почувствуют себя всесильными и полезут в авантюры за рубежом. Будет не один Афган, а несколько… На фиг, на фиг, буду фильтровать информацию. Страна нуждается в разумных реформах, а не в бесконтрольном наращивании военной мощи. Сила государства определяется тем, что ребенку дают на бесплатном завтраке в детском саду, а не количеством «калашниковых» на складах.

Я еще раз вздохнул, вглядываясь в силуэты людей. Где же Тома, что за черт? Отминусовал молочный коктейль – все равно уже не успеем до сеанса… Поднял глаза, любуясь выбеленной синевой ленинградского неба.

Интересно, сколько времени понадобится для перепроверки моей информации? Когда мне начнут по-серьезному доверять? Митрохина проверить быстро, а вот остальное – не очень. Заложу-ка я полгода на ожидания.

Ладно, приму это за отправную точку. Теперь, что у меня в активах?

Воспоминания реципиента, иногда прорывающиеся в сопровождении слуховых и обонятельных галлюцинаций. Пользы от них – почти ноль. Ну да, всплыло знание о заначке, спрятанной на антресолях, – еще рубль семьдесят мелочью. Остальные воспоминания – шлак. Я и без них быстро адаптировался.

Забавно, что характер галлюцинаций как-то связан с эмоциональной окраской воспоминаний. Приятные сопровождаются мелодичными звуками и экзотическими ароматами, всякая гадость лезет из памяти реципиента в окружении вони и какофонии.

Зато брейнсерфинг работает, и это главное. Правда, как-то непонятно. То сложный запрос обрабатывается достаточно быстро, за пару часов, то на простой уходят сутки. Похоже, ширина канала плавает, иногда уходя в ноль.

Умения вылущиваются из доноров очень долго, а потом все равно приходится нарабатывать моторные навыки. Да, знаю, как надо двигаться, да, закрепление идет быстро, но без тренировок ничего не получается. Не удастся взять с полки знание карате и накинуть на себя. Увы мне, увы…

Щеки залило краской: вспомнил, как выглядела сегодня в зеркале попытка исполнить самбу. Жалкое зрелище.

За спиной раздалось девичье похихикивание. Я обернулся и с недоумением посмотрел на державшихся за руки подружек.

«Мы так не договаривались, откуда здесь Ясми?на?!» – с укоризной взглянул на Тому.

– Извини, – сказала она, нимало не смутившись, – задержались немного. Пошли?

Нет, я лично против Яси ничего не имел. Пусть ее в классе считали серой мышкой, но я-то знал, что это не так. Где-то в начале девяностых жизнь свела наши семьи, и мы несколько лет довольно плотно общались, а ее смешливые мальчишки-близнецы Егорка и Глеб пару раз даже ночевали у меня дома. Я знал, что за неброской внешностью скрывается мощный интеллект – кандидатами в мастера спорта по шахматам просто так не становятся; а молчалива она отнюдь не из-за стеснительности – просто ей интереснее наблюдать, чем участвовать. А еще у нее тонкий и спокойный, почти английский юмор. Но божечки мой, сегодня эта Томина наперсница явно лишняя!